Комментарии

  • Mens wikt, maar God beschikt.

    Подробнее...

     
  • Спасибо за интерес к моим стихам

    Подробнее...

     
  • www.youtube.com/.../ (https://www.youtube.com/watch?v=B9uTIhfbYbU&feature=youtu.be)

    Подробнее...

     
  • Раиса. Спасибо за Ваше обращение. Прикрепляю ссылку на видеоролик-отче т с этого мероприятия.

    Подробнее...

     
  • Хочу поблагодарить Раису Варнер за такие правильные слова. Полностью поддерживаю и согласна с каждым ...

    Подробнее...

Русская балалайкаНа Фольклорном голландском Международном танцевальном Фестивале SIVO в этом году не было наших. Все было чинно, красиво, благородно и...томительно скучно. Казалось, из Фестиваля вынули душу. Сейчас Вы узнаете, почему! (прим. редактора)

 


Ода России с неожиданным финалом

Неаполитанский залив. Пансионат «Конкордия». Дует сирокко. Все окутано сонным туманом. Сорренто, Неаполь, Капри... И вдруг...

Чудесный гость

« ... И того же первого апреля в шестом часу дня подкатил к голубой ограде покатогрудый запылённый "Бенц".
И поспешил Пипо Розетти к выходу поглядеть, кого это господь бог, не забывающий своего Пипо, подкинул "Конкордии".

Новый гость, ловко выскакивая из автомобиля, весело, бодро, по-приятельски кинул Розетти:
-- Bon giorno! Come sta, bellissimo?

И Пипо осёкся в невесёлом размышлении -- кто это: директор театра марионеток? Зачем же он тогда, прохвост, американцем разъезжает на автомобиле? -- или это новая статья для умножения доходов?

Но уже минуты через две Пипо сиял душевным покоем и вёл приезжего в комнату N 15.

В комнату N 15 понеслась Мадлена с кувшинами горячей воды. Гость ухватил её за подбородок, осведомился, давно ли она из Африки, и тут же подарил ей пять лир на кольцо в носу -- Мадлена кубарем слетела с лестницы, потрясая амулетами, и судорожно выкрикнула на кухне, что приехал какой-то богатейший принц из Африки.
Час спустя новый гость появился в дверях табльдота -- замер молитвенный шорох салфеток, почтительное богослужение аппетиту прервалось, глаза молящихся обратились к неожиданному явлению в виде стройного безукоризненного джентльмена с камелией в петличке.

Лауриде Рист рванулся было с места и -- и, молча, стал оседать: новый гость невозмутимо прошёл мимо него к своему месту, даже не глядя, и так же невозмутимо развернул свою хрустящую салфетку.
Ужин проходил в молчании; руки как будто по-прежнему орудовали ножами и вилками, но глаза всех, всех,-- быть может, только за редким исключением,-- тянулись к отдалённому столику.

И уже отвергла madame Бадан второе блюдо, вся погрузившись в лорнетку, и уже по-правляла беспокойно княгиня Стехениз-Мавропомеску свои браслеты, невпопад нетерпеливым шёпотом отвечая своему ближайшему соседу господину советнику.

А за сладким, проглоченным всеми -- всеми за малым исключением -- впопыхах, вдруг прозвенела ложечка, ударяя о стакан -- дзиинь, дзиннь, необычно, волнующе,-- новый гость приподнимался:

-- Милостивые государыни и милостивые государи...

Как далекий прибой волн пронёсся общий удивлённый шёпот и стих, словно разбился о скалу и уполз в глухие подземные расщелины.

-- Милостивые государыни и милостивые государи! -- играл своим подвижным характерным лицом и говорил, как потом отметила княгиня, с шикарнейшим парижским прононсом пришелец: -- Я почтительно прошу прощения, что потревожил вас... Но...-- гость улыбнулся, и открытая улыбка обласкала всех.-- Но пока я с вами всеми перезнакомлюсь, пройдут недели, долгие, скучные недели, а я ведь тут же такой временный обитатель, как вы, пришедший согреться в лучах благословенного итальянского солнца. Зачем же загромождать жизнь, как тесную комнату безвкусными вещами, приобретёнными на дешёвом аукционе, когда можно обратить её в светлую просторную залу? Для чего уко¬рачивать себя границами глупых обычаев, когда можно просто и радостно жить, разрывая надоедливую цепь бессмысленных условностей? Не так ли?

Итак, я разрешаю себе представить себя вам. Моя фамилия...-- пришелец на миг запнулся, но тотчас же бодрее, беззаботнее продолжал, и только острый хвостик лукавой усмешки промелькнул в углах рта.-- Моя фамилия... Меня зовут Данилё Казакоф... Да-да, Данилё Казакоф. Я русский и широким хлебосольным поклоном я приветствую вас от имени полярных тундр и просторных кавказских степей.

До двенадцати часов не прикасалась рука сонного баварца к выключателю, до двенадцати часов в салоне горел свет. Впервые расчётливый доктор Пресслер потребовал asti spumante,-- и это в двенадцатом часу,-- чтобы чокнуться с этим исключительным русским, который, оказывается, знает все венские кабачки и даже тот, где в молодые годы,-- ах, эти годы,-- он, студентом, волочился за... Впервые сёстры Гресвик трижды пересидели свой обычный час возвращения в комнаты, и до сих пор неизвестно, кто первая из сестёр намекнула, что пора спать: Лора или Сильвия, ибо обе головки, так изумительно похожие друг на друга, с одним и тем же нескрываемым любопытством прислушивались к словам Данилё Казакофа.

... И впервые бледно, но всё же улыбнулась фрау Герта и, молча, в душе благословила жителя далёкой, морозной и снежной России за неожиданную помощь, за то, что сегодня, хоть один раз, Аугуст за поздним часом уснёт немедленно и не скажет, как вчера, как третьего дня, аккуратно складывая брюки: "Сегодня я тебя слегка возьму".

И несущественно, что фрейлейн Альма Брунн и фрейлейн Бетти Килленберг, обе сразу, обе точно по команде невидимого ефрейтора, покинули салон, приподнимая плечи, каждым шагом отчеканивая своё неодобрение. Зато этот жизнерадостный толстяк доктор Артур Пресслер не отходил от Данилё Казакофа и совсем по-студенчески подмигивал Рисслеру.

И совсем несущественно, что Аугуст Рисслер нетерпеливо поглядывал на часы, зато смеялась мистрис Тоблинг -- мистрис Тоблинг, которая, казалось бы, за всё пребывание её в "Конкордии" неспособна даже губами пошевелить, разве только чуть-чуть, изредка, за бриджем после особенно неудачного хода своего партнера мистера Ортона.

И уж совершенно неважно, что вдруг Лауридс Рист и фрау Берта Таубе очутились рядом и что Лауридс Рист покорно, как ребёнок, гнул голову, а у фрау Берты рдело левое маленькое ушко.

Зато восклицала madame Бадан: "Charmant! Charmant!" и после каждого её шармана княгиня недовольно поводила пухлой шеей, словно отгоняла надоедливую муху.

А в первом часу княгиня, протягивая новому пришельцу царственным жестом обе руки, прощаясь с ним, воскликнула:

-- Вы очаровательны!

И уходя, оборачиваясь, многообещающе кивала ему головой; браслеты звенели и пели о возможном блаженстве.
На следующий день, за утренним кофе, княгиня изволила спросить, обращаясь ко всем столикам:
-- А где наш чудесный гость?

И все столики подтвердили:

-- Чудесный!

И все столики расцвели, когда в утреннем, простом, но изящном сером костюме снова вырос на пороге дорогой и желанный гость...»

... « -- Жить! Жить! -- смеялись губы Данилё Казакофа, и точно не к марино, не к самой заурядной барке вёл он жильцов "Конкордии", а в какое-то новое ослепительное царство, куда только избранные попадают, куда путь свершается на посеребренных ладьях с шёлковыми синими парусами. И каким блестящим видением обернулась эта самая обыкновенная прогулка на Капри!

Как беззаботно прыгала с камня на камень маленькая фрау Герта, как ловко показывала мадам Бадан высокий подъём своих, по правде говоря, безукоризненных ножек, как трогательно-мило проговорила мистрис Тоблинг, что после такой прогулки пятнадцатиэтажные дома Чикаго способны любить любую, даже не очень восприимчивую, женскую душу, как молодо, по-юношески затянул доктор Пресслер старую студенческую песню и, заслышав её, чуть было не заплакала фрау Алиса, и даже что-то замурлыкал под нос мистер Ортон.
И пели и звенели румынские браслеты о неминуемом пламенном восторге.

-- Княгиня, вы воздушны, как фея,-- сказал ей Данилё Казакоф и протянул многообещающую руку, чтоб могла княгиня грузно перепрыгнуть с лодки на берег, не боясь солёными брызгами окропить свои прозрачные и более чем телесного цвета чулки.

Маленькую тесную тратторию выбрал Данилё Казакоф для отдыха.

Выбор его восхитил княгиню, и поэтический уголок был одобрен всеми.

И шепнула Лора Гресвик Сильвии Гресвик:

-- Совсем, как в кино. Помнишь ленту "В плену у контрабандистов"?

И быстрым, быстрым говорком ответила Сильвия: -- "О, да-да", не оборачиваясь, не спуская с Данилё Казакофа восторженно-изумлённых глаз: по траттории светлым духом, бескрылым серафимом носился Казакоф.

Он тормошил хозяина, из сонной дрёмы выводил толстую хозяйку, и на объёмистый живот каприйской матроны уже скатывались струйки довольного смеха, босоногую девчонку-прислужницу заставлял замирать на полдороге с раскрытым ртом, куда немедленно летела неизвестно откуда взявшаяся конфета, и, не умолкая, с каждым из сидящих за столом перекидывался нужным для каждого словом, замечанием, шуткой.

И скрылся на миг светлый дух, чтобы вскоре появиться в сопровождении трёх мандолин.

Музыканты отвешивали низкие поклоны, княгиня воздушной почтой на кончике воздушного поцелуя посылала Данилё Казакофу:

-- Мсье Казакоф, вы прямо очаровательны.

Да, как сам апрель, коварны итальянские мандолины, поющие в апрельский предвечерний час на пороге маленькой траттории, под чьими сводами к сумеркам густеет запах вина, немало пролитого тут.

Они подстерегают неопытных, они плутовски подзадоривают седины, без всякого уважения к ним, они женщинам, как наперсницы, нашёптывают нескромности, девушек подталкивают к пропасти, и девушки с закрытыми глазами покорно идут к гибели, они стариков заводят в тупики, там оставляют их и сами убегают, сладким насмешливым рокотом обещая когда-нибудь вернуться.»...

Лауридс Рист за порогом угощал музыкантов, фрау Берта присоединилась к нему; это понятно: фрау Берта сказала, что ей хочется на свежий воздух.

А за их спиной, высоко подняв стакан, обводя всех сияющим взором, Данилё Казакоф восклицал:
-- Мои дорогие гости... Да-да, сегодня вы все мои гости... Я беру вас всех... Себе... На весь вечер, на всю ночь, до зари...

Доктор Пресслер ткнул своего соседа -- Рисслера в бок слегка покачнулся, хихикнул и пробормотал с восхищением:

-- Dieser Kerl ist famoes! Какой аппетит, а?

Господин Рисслер брезгливо отодвинулся и процедил сквозь зубы:

-- Ваше восхищение отказываюсь понимать. Обыкновенная русская наглость.
Казакоф продолжал:

-- Мои дорогие гости, быть может, я измучу вас, быть может, поутру мы все будем бродить сонными, вялыми. Но ведь живут только раз. Только раз в сутки восходит солнце. А разве человеческая жизнь в сравнении со всем макрокосмом длиннее суток? Мы сейчас вернёмся в нашу гостеприимную "Конкордию", мы пошлём своё благодарное "Adieu" этому укромному, но столь пленительному острову, но вернёмся не для того, чтобы спать. Нет! Нет! Не для того, чтоб каждый в своём углу, как скупой рыцарь свои монеты, перебирал в своей памяти золотые блёстки с плаща прошедшей радости. Нет, мы эту радость продолжим, мы её усилим, мы её доведём до апогея! Дорогие мои гости, я приглашаю вас на вечер русских песен и плясок в салоне пансиона "Конкордия". О, с какой радостью я бы всех вас повёз к себе домой, в свою скромную усадьбу с соломенной крышей, где протекало моё детство, где я играл с медвежатами, где моя старая няня купала меня в снегу. Но пока ограничимся салоном многоуважаемого Пипо Розетти. Дорогие мои гости, мы, русские, умеем любить. Наши песни и пляски -- это крик и выражение нашей любви. В путь, мои дорогие гости, от веселья к веселью, от безумья к безумью! И да здравствует са¬мое высшее, что есть на свете -- любовь! Я пью за любовь. И по древнему нашему обычаю я разбиваю свой бокал.

За любовь."

Но кто может сразу после тихих ручейков привыкнуть к бурному водопаду?

А водопад, в лице Данилё Казакофа, бурлил, кипел, ниспадал и рассыпался миллионами брызг, чтоб снова и снова, опять с неослабевающей силой закипать и переливаться в огнях.

Под волшебной рукой искромётного хозяина, на сегодняшнюю ночь нового хозяина (и именем революции полноправного), ожил дряхленький рояль; та же рука заставила Ми-келе мигом слетать за его мандолиной, та же рука взяла в работу флегматичного баварца; раз-два-три -- и оказалось, что у сонной чёлки есть грешок: склонность к игре на гитаре,-- и ярко-зелёные носки приволокли гитару.

И та же рука обнаружила неизвестный до сих пор талант сестер-близнецов: одна головка, смущенно улыбаясь, приняла гитару, другая с блаженной покорностью взяла мандолину; между обеими головками, так схожими, как два цветка на одном и том же стебле, очутилась смеющаяся голова кудесника, и эта голова влево напевала тихонько: "Та-та-та", вправо говорила: "На полтона ниже... Вот так... Чудесно. Правильно... Та-та-та... Чудесно... вы на редкость музыкальны, вы улавливаете сразу... Браво, браво"...

Данилё Казакоф маленькую репетицию обратил в восхитительную интермедию, и потом, но уже было поздно, пожалела Сильвия Гресвик, почему она так скоро переняла эту русскую, о, такую трудную по названию, но такую вкрадчивую песенку.

Данилё Казакоф дирижировал, Данилё Казакоф плясал, Данилё Казакоф показывал боярский танец с кинжалами,-- Пипины мельхиоровые ножи только и замелькали.

Данилё Казакоф у рояля объяснял, полуоткидываясь назад:

-- Сейчас я вам спою песню русской женщины... Женщины, которая от старого мужа своего убегает к молодому князю. Наши русские женщины смелы и отважны, они презирают опасности, они пьют любовь полными бокалами и если умирают под кинжалом в снежных сугробах, застигнутые вьюгой и гневом своего седого властителя, умирают, не жалея о свершённом. Я буду петь вполголоса, я не смею иначе, только вполголоса я могу передать вам все очарование этой лебединой песни-любви.

И только для мсье Казакофа и только в знак своей признательности за доставленное наслаждение изъявила княгиня Стехениз-Мавропомеску желание спеть румынскую песню "Ta najocu".

Аккомпанировал Данилё Казакоф, он быстро схватил мотив,-- ах, он всё схватывал на лету.
-- Мы, румынки, тоже умеем любить,-- шепнула княгиня своему аккомпаниатору.
-- Верю. Чувствую и счастлив,-- тоже шёпотом ответил Данилё Казакоф, но почему-то остервенело нажал педаль.

Вечер русских песен и плясок обернулся незабвенным мгновением.

-- Спокойной ночи! Спокойной ночи! -- провожал Данилё Казакоф своих гостей, радушным хозяином стоя в дверях.-- Спите сладко, спите беззаботно, мои дорогие гости, чтоб завтра снова жить. Каждый день нам сулит новые радости. Надо ловить их, надо не упускать их. День короток, жизнь преходяща. Надо жить, надо жить и любить. Gute Nacht, фрау Рисслер! Gute Nacht, Herr Рисслер. А где это господин советник с его милой женой? Bon soir, мадам Бадан. Вы -- мадонна фокстрота. Good night, мистрис Тоблинг, крепче держите своего мужа... Ха-ха, здешняя почва -- вулканическая, она не столь основательна, как американская. Schlafen Sie wohl, фрау Арндт... Милый доктор, завтра утром мы с вами выкурим по хорошей сигаре... А куда это делся ваш друг?.. Этот мрачный рыжий ипохондрик... как там его зовут? Лауридс Рист? Пожелайте ему от моего имени приятных сновидений. Спокойной ночи, фрау Екбом. Привет вашему бедному мужу! Я завтра обяза¬тельно навещу его. Bon nuit, княгиня. Вашу бесподобную песенку я запомню на всю жизнь. Bon nuit, княгиня! На свою холодную родину унесу её, как память о горячем солнце. До завтра, мои дорогие гости, до завтра!

Вечер русских плясок и песен прошёл головокружительно..."
Но, после утренних газет все гости вспомнили о «большевиках»:

"...Данилё Казакоф сидел и молчал, молчал сторожко, точно к чему-то прислушивался. А когда за окнами близко рявкнул автомобильный гудок, раз, другой и третий, не то прощаясь надолго, не то вызывая, скорее, и загудел мотор и прошумел, уносясь далеко, далеко, невидимый автомобиль,-- Данилё Казакоф беспечно, мальчишески вскочил на ноги:

-- Теперь я к услугам... Всех! Всех! Итак, я должен ответить на прямой вопрос. Я вижу, вы все в волнении. Но прежде всего: да здравствует счастливый конец удачно завершённого дела! Но прежде всего, дорогие мои друзья...

-- Здесь нет ваших друзей! -- затрясся господин советник.-- Здесь не московские отбросы. Здесь люди общества.

-- Господин Арндт, если не ошибаюсь, вы депутат. Вам знакомы парламентские обычаи. Укажите вашему соседу на всё неприличие его поведения,-- мягко попросил Данилё Казакоф.

-- Да перестаньте же! -- прикрикнула княгиня и навеки отвернулась от господина советника.-- Мсье Казакоф, я вас умоляю продолжать, сердца ваших друзей открыты для вас.

Золотые очки цюрихского депутата зашевелились над петушиным хохолком.

--!

-- Заткните ему рот! -- рявкнул мистер Тоблинг. Дорогие мои друзья,-- задорно поворачивался во все стороны Данилё Казакоф.-- Вот тут под этими сводами вы вчера пели и плясали со мной. Сегодня вы призываете меня к ответу. Вчера -- друзья, сегодня -- судьи. Но в чём моя вина? В том, что я на несколько часов вытащил вас из вашей скучной трясины? В том, что на один миг каждый из вас потянулся к иной жизни? В том, что жёны посмели выйти из повиновения? В том, что в этих затхлых стенах повеяло любовью? Женщины, кто виноват, что ваши мужья -- дохлые мухи? Мужчины, кто виноват, что вы своих жён приковали цепями к кухне, к двуспальной кровати? Кто виноват, что, закоптев на кухне и до тошноты выспавшись на этой священной постели, они опьянели от первого глотка свежего воздуха? Так будьте справедливы, станьте хоть раз живыми существами с живой кровью и вместе со мной восклицайте: долой кухню, долой двуспальную кровать, долой дохлую любовь

-- Не заткнёте! -- весело швырнул ему Данилё Казакоф,-- Моими устами говорит торжествующая жизнь. Вы испугались её, вы испугались её гонца. Да, я большевик! Так что же: изобличив меня, сорвав с меня маску, вы вернёте себе своих жён? Никогда!

Квакерская лысина мистера Ортона, налившись кровью, шагнула к Данилё Казакофу:

-- Я, шериф города Луисвилля, арестую вас. Во имя божеских законов вы арестованы.

-- Ни с места! -- крикнул Данилё Казакоф, и одним прыжком очутился у двери.-- Осторожней. У меня бомба. А-а, мистер Ортон, это почище фокуса с тремя апельсинами? Что, господин советник, вы так сморщились? Лоб чешется? Ну, господин депутат, как теперь насчёт парламентских обычаев? Мистер Тоблинг, что вы рот разинули? -- муха залетит. Что, господа мужчины, вы приумолкли? И ни одного женского голоса в мою защиту? Ни одного? О, бедные, бедные женщины. Но поглядите на ваших мужей, но поглядите на эти вытянувшиеся, побледневшие рожи. И запомните их на всю жизнь, это полезно. Трусы! Европейско-американские трусишки! Как испугал вас свет, на миг блеснувший с Востока. Прощайте, твердокаменные лбы, трусливые душонки. И ни шагу, пока я не сосчитаю до трёх. Я начинаю. Раз... два... три!..

И щёлкнув выключателем, Данилё Казакоф погрузил в темноту ревущий, стонущий, беснующийся зал. ..»
1925 год, Андрей Соболь «Рассказ о голубом покое в девяти неправдоподобных главах»

В конечном итоге, русский Даниель Казакофф оказался..английским актером по имени Ричард Рандольф.
Так сильно очарование России, что, даже в чужом исполнении, оно бьет ключом, бурлит и заставляет весь мир Жить Полноценной Жизнью.
**

На сайте

Сейчас 778 гостей и ни одного зарегистрированного пользователя на сайте

Также читайте